Невероятная солидарность! Мы с тетей оставляем машину у стен тюрьмы. Страшно уже изначально. Из-за угла появляется патруль, и два сотрудника в черной форме и бронежилетах идут в нашу сторону. Первая мысль: “Сейчас закрутят”. Но они проходят мимо, и я выдыхаю.
Когда подходишь к проходной, откуда выпускают людей, первое ощущение: вообще не понимаешь, что происходит. Очень много людей, машин, какой-то движняк. Зона ожидания — целый город со своими районами. Там кухня, тут вещи, здесь люди стоят в очереди.
Людей выпускают, и они идут по дорожке. И те, кто стоят вдоль этой дорожки по обеим сторонам, пытаются дотянуться до каждого, кто выходит, и показать фото своих родственников и близких на телефонах, на распечатках. У каждого, кто выходит, спрашивают десятки раз: “Вы не видели этого? А вот его?”. У многих людей, которые уже точно знают, что их родственник или друг в Жодино (например, видели в списках) самые первые вопросы: “Он живой? Есть ли на нем живое место? Не сильно его избили?”.
Мутузят, по словам, очень страшно. Над кем-то совершали просто безумные зверства. После рассказов о том, что творилось в автозаках и РОВД, ты понимаешь, что людей пиздят, пиздят, пиздят, пиздят и пиздят. Одна девушка из освобожденных говорила, что пережила такие боль, страх и унижения, что в какой-то момент подумала: “Лучше бы меня убили, чем продолжать терпеть все это”. И это очень страшно.
Как сказал один из освобожденных: “Нам лепили по 5-10-15 суток совершенно от балды. В этом не было вообще никакой логики”. Я так понимаю, что суды проходят прямо там, в тюрьме. Там нет ни адвокатов, ничего такого. Локальная мануфактура внутренних уголовных и административных дел.
Был случай, когда вышел молодой парень и на все фотографии говорил: “Не видел”. Потом он узнал одного молодого человека, его мать истерически спрашивала: “Он жив? Он жив? Он жив? С ним все в порядке?” - “Да, вы не переживайте, мы были с ним в одной камере, с ним все в порядке”. И я вижу, какое огромное облегчение испытывает эта мать: вроде бы сын в тюрьме, вроде их 60 человек в камере, вроде их не выпускают в туалет, но хотя бы он жив.
Дальше ему еще одни родители показывают фотографию своего сына. Парень смотрит на нее, потом смотрит на родителей, сводит руки, как при молитве, и говорит: “Вы простите меня, простите, там в камере было темно, 50 на 50, что это он, 50 на 50”. И эти его эмоции, когда он вынужден это говорить и не знает точно... Родители обнимаются, пытаются друг друга успокоить, и я понимаю, что внутри у них очень много чувств сейчас.
Видел, как девушка заплакала, когда к ней вышел ее парень. У нее снесло все клапаны. Она обнимает его, плачет, ее разрывает. Я думал это снять: красное пальто, розовые щеки. Но не смог… Не смог спросить разрешения, просто стоял рядом и смотрел.
Первый вопрос, который задают те, кто выходит: “Что происходит в Минске? Что там?”. И я не слышал, чтобы у тех, кто встречал, был четкий ответ. Люди отвечали: “По-разному” или “Все сложно”, “Протесты продолжаются”, “Все так же страшно, как и было”, “Люди продолжают выходить и бастуют”.
В самом начале колонны, до людей с фотографиями, стоят волонтеры. Они записывают данные человека, чтобы внести его в списки выпущенных сегодня. Когда скорая выезжает из тюрьмы, сами скорики уже понимают, что к ним подойдут люди, притормаживают. Люди очень аккуратно подходят, спрашивают фио человека внутри, куда его везут, чтобы внести в списки. Все пытаются спросить, как он, что он, кто он, а не наш ли это ребенок.
Еще такая история: когда люди выходят, первым делом хотят зашнуроваться. Когда их задержали, у них забрали шнурки. И, я не знаю, с чем это связано, может быть, неудобно ходить, может, еще что, но многие практически сразу, как выходят, пытаются зашнуроваться. После того, как ты прошел через ряды людей, дальше есть пункт помощи. И там можно получить шнурки. Но в какой-то момент волонтеры попросили передать эти шнурки в самое начало, чтобы люди могли их получить сразу, как выходят. Не знаю, что это значит, но запрос был на это просто невероятный.
В начале очереди стоял пожилой мужчина, лет 65, весь седой. Очень просто одет, как из Советского Союза: тряпочные штаны, старый ремень, рубашка с коротким рукавом. И когда вышел его сын, он начал хлопать. Знаешь, как болельщики хлопают, когда команда забивает гол. Потом затих: сказали, что хлопать нельзя. Нельзя, потому что нельзя. Потому что похоже на митинг. Мужчина подавил в себе этот порыв и ждал пока сын подойдет к нему. И в эти доли секунды пытался с собой совладать. Мне кажется, что он хотел и плакать, и смеяться, и хлопать, все одновременно. Но хлопать он не может, потому что “митинг”. А плакать не может, потому что он - мужчина. Надо держаться. Сын подошел к нему и подхватил, потому что у пожилого мужчины просто подкасились ноги: вышел его ребенок, он жив, с ним все в порядке.
После очереди - пункт помощи. Там дежурят волонтеры. Кому-то они дают чистые, теплые свитера, одному крупному мужчине протягивают пакет: “Держи, ты большой, тебе надо поесть”. Знаешь, удивительная вещь. В Жодино людей вроде бы кормили, это не Окрестино. Но все равно люди часто выходили голодными. И понятно, что они съели бы любую кашу. Но женщины, которые готовили эти долбаные бутерброды, не готовили их на отъебись. Они могли бы на раз-два их наделать, но они готовили реально охренительные бутерброды с колбасой, сыром, добавляли туда овощи. Ты выходишь и не ешь как свинья, просто потому, что ты голодный. Тебе стараются собрать классный набор, в котором будут печенье, конфеты, эти классные бутерброды. Это просто невероятно. Человечность в долбаных бутербродах.
На кухне смог поговорить с двумя женщинами, Олесей и Ириной. У Олеси свой маленький магазин недалеко от тюрьмы, она - индивидуальный предприниматель. Увидела, что приехала куча автозаков. Поняла, что нужна будет помощь. Стала обзванивать знакомых, кто мог бы помочь. Одна подруга согласилась, и вот они взяли два ящика воды, все остальное и поперли туда. Олеся сказала, что работала вчера, а на сегодня уже нашла себе смену. Ирина живет в Минске, в 60 км от Жодино, и приезжает сюда по вечерам. Работает на государственном оборонном предприятии, не может пропускать работу, но ходит на митинги. Она была на Пушкинской, на Серебрянке. Сказала, что делает это за идею: “У меня украли мой голос, и я не вижу других вариантов”.
Дальше “аптека”: люди привезли кучу обезболивающих, лекарств. Стоит волонтер, который выдает все это, если у тебя что-то болит. Возле аптеки были две бабушки. Одна просила таблетки от давления. А вторая все шутила, какие-то прибаутки рассказывала. И волонтер, которая раздавала лекарства, вышла к ней и так, немного с заигрыванием, сказала: “Вы у нас такая искринка”. А эта женщина, не бабушка даже, а женщина, интеллигентного вида, как советский научный сотрудник, ответила: “А как же мне не быть искринкой? Мне же еще в Верховный суд идти, за своих близких стоять”.
Дальше стоит коробка с пауэр-бэнками и безногенераторы, где можно зарядить телефон.
Еще в зоне ожидания стоит столик, за ним сидит девушка-волонтер со списком освобожденных сегодня. У нее тоже пропал молодой человек. Она всем помогает, отвечает, показывает, к ней стоит длинная очередь.
По всей видимости, МВД нахватало такое гигантское количество людей, что они сами не успевают ничего регистрировать и составлять протоколы. Насколько я понял, огромное количество людей отвозили в разные РОВД, в том числе, в Жодино. Потом уже в тюрьму. В этой тюрьме какие-то люди ходили и переписывали людей по камерам, формировались рукописные списки, они вывешивались. Люди ищут по этим спискам, по сайтам судов, по спискам Верховного суда. Многие вообще не знают, где их родные, мужья, дочери, в каком они даже городе. Есть телеграм-каналы, куда эти рукописные списки вывешивают. Там просто сотни листов с фамилиями. Люди их просматривают, списки обновляются, люди опять их просматривают. В ночи и на минимальной яркости экрана, чтобы экономить батарею. До ряби в глазах просматривают и просматривают эти списки.
Люди выходят, им начинают все это предлагать, а они отказываются: “Нет, нет, ничего не нужно”, они невероятно смущены. И требуется время, чтобы они начали все это принимать. Некоторых волонтеры просто берут за руку и подводят ко всему. И это смотрится удивительно: когда взрослых людей, парней ведут за руку. Я помню, как одна девушка-волонтер взяла мужчину за большой палец левой руки, водила так и показывала, где что.
И насколько люди солидарны друг с другом! Кто-то приносит пожилым женщинам раскладные стулья. Кто-то с собой привез пледы, потому что ночи уже холодные, и раздает их другим. Координатору всего этого мероприятия позвонил какой-то человек и сказал, что они готовы привезти пять биотуалетов для людей.
Вечером приехал Павел, владелец сети кофеен в Минске. Приехал с мобильной кофейней и начал делать людям бесплатно кофе. Понимаешь? На фоне всего этого пиздеца человек спрашивает: “Вам эспрессо или капучино?” - “Мне эспрессо”, - “30 или 60 мл? Если 60, то вообще крепкий будет”. Он сказал, что договорился с гаишниками, которые пропускали машины, чтобы его пустили на эту стоянку делать кофе, помогать и поддерживать людей. На вопрос: “Почему он туда приехал?”, он сказал, что по-другому не мог.
Кто-то вышел и рассказал, как они ехали и пели всем автозаком “Перемен” Цоя, а потом “Без тебя” Стаса Михайлова.
В начале мне казалось, что чем дольше мы там находимся, тем больше люди сникают и теряют надежду. Кто-то уже 72 часа ищет родственников и близких. И кажется, будто глаза гаснут. А потом я понял, что нет. Наверное, все же нет. Люди приспосабливаются, адаптируются, держатся друг за друга, подбадривают, начинают шутить и юморить, знакомятся. И это невероятно.
Фото: Артем Лешко
